На гладкой стороне (документальный текст в восьми рюмках)

Отрывок. Публикуется в авторской редакции

От автора: Основанная на документальном материале, эта пьеса была собрана в ходе двух бесед. Это история азербайджанца, проживающего в России, со взглядом со стороны, с тоской и радостью, с переплетениями из прошлого.

СЕДЬМАЯ РЮМКА

Сидит на кухне и плачет. Включила на ютубе песню «Ніч яка місячна» и плачет. Я говорю, что случилось? И она говорит, почему мы такие? В общем, у нее началась… Как мы могли, так все эти дела. Я ее так успокаиваю… Мы прокляты, мы прокляты навсегда, такие дела… Я говорю, слушай, теперь это вселенская совесть нации только в тебе одной? Я говорю, не надо себя вот так изводить. Я говорю, а во-вторых, Надь, ты понимаешь, это ты удивляешься. Я однажды уже разозлился, я говорю, это ты удивляешься, поверь, что стороннему взгляду, вот ни, я уверен, ни в Казахстане, ни в Грузии никто не удивился тому, что происходит. Мы могли удивиться только тому, что мы не могли подумать, что на украинцев вы можете двинуть. Я говорю, слушай, почему ты не плакала, допустим, в 90-м году, когда в Баку? Вы даже не ведали. Потом, когда на территории собственной же страны, когда чеченцев утюжили, сильно совесть нации в тебе не просыпалась. Мне на самом деле, я говорю, мне гораздо проще все это, для меня не произошло ничего из ряда вон, наоборот, в этом случае, в отличие от нас, я ей говорю, на стороне хохлов, так сказать, весь мир на их стороне, морально, ментально, и даже русские многие на их стороне, а когда нас херачили, на всю Россию одна только Ганнушкина заинтересовалась: надо поинтересоваться, может, там на самом деле не в азербайджанцах дело? Я же там познакомился с этой Ганнушкиной. Знаешь, Ганнушкина, кто она? Она известная правозащитница, она, по-моему, создатель вот этого общества — «Мемориал». Я вот с ней познакомился, великолепная женщина, просто фантастическая женщина.

Вот моя теща. Она всецело, все правильно, хохлов надо дрючить, денацифицировать. А Миша, Миша ходит в футболке, я Наде говорю, Надя, не дай бог, пока он был в Питере, не дай бог, чтобы он выходил на улицу, еще тогда, еще до войны, а щас он ходит в футболке, приехал он, значит, в этой футболке — «Дед, выпей таблетки». И эта бабушка его говорит, ой, какая у тебя клевая, это самое, а там типа детским почерком написано — «Дед, выпей таблетки», как клево, это прям про меня, говорит, нет, бабушка, это не про тебя… Но это ладно, пожилые люди… Я говорю, Надь, маме твоей нужно кабель перерезать телевизионный, и потихонечку она адаптируется. Надо, чтобы это говно ей в уши не лилось… Я почему свою тещу вообще не осуждаю, я просто вижу ее, как она себя ведет вообще по жизни, не касаясь политики. Она противится всему новому, она ненавидит Москву — ой, вы там в Москве. С одной стороны, она говорит, что мы ненавидим Россию, а так, как она ненавидит Москву, как вся Россия, сука, ненавидит Москву, у них, знаешь, вот этот дуализм, несовместимое совмещается. Ненавидят лютой ненавистью…

Миша не хотел уезжать… Остро встал вопрос, что нужно выезжать… Она его уговорила, после того, как уговорила, он сказал, окей, я тогда пошел, уже начал, это самое, с тобой поговорил, все дела, оказалось, что у него нет вакцинации, на это нужен был двадцать один день, сначала не было загранпаспорта, это самое… Надя поначалу истерила, знаешь, как, чуть ли не через Финляндию на собачьих упряжках… Ну это все Надя, я ее успокаивал… Мы предполагали типа вариант, вообще изначально Азербайджан, но так как в Азербайджане можно три месяца, а в Армении и Казахстане подольше, поэтому рассматривали вариант Казахстана и Армении, но в Казахстане никого нет, а так как я в хороших отношениях с той же самой Ирой… У них есть родственники в Ереване, к которым я мог бы обратиться…

Одноклассница, Ирина Маилян. Она, потом, девочка была, моей классной руководительницы дочь, она была в меня влюблена в школе. Они дважды сепаратисты, с мужем в Севастополе, муж ереванский, я об этом говорю, дважды сепаратисты, она когда это самое, с таким восторгом — мы россияне теперь. Soxum sizin… В Крыму это Роза… А Ирина Маилян, она помнит мой день рождения, исправно меня поздравляет с днем рождения, с Новым годом. Мы с ней дважды встретились, я ее до этого ни разу с 89-го года, первый раз вот встретился с ней в августе месяце… Действительно, очень прикольно, так прикольно… Когда «Одноклассники» появились, мы нашлись, и она говорит, окажешься в Москве, если ты не приедешь, не погостишь у нас, я на тебя обижусь. Смертельно. Ты если приедешь, ты даже останься у нас. Я говорю, у тебя муж, блин. Нет, он нормальный…

Мы встретились в этом, в Измайловском парке, погуляли, че-то где-то посидели, кофе попили, потом в парке посидели… Детские воспоминания… Ты же понимаешь, елки-палки, мы где выросли, мы откуда все? Ты же понимаешь… Она сама никогда этот вопрос не поднимала, и мне казалось, что она мыслит иначе. Ненависти нет у нее, не то, что ненависти, даже неприязни как таковой нет, у нее отец с азербайджанцами дружил, у нее там тетя, по-моему, замужем за азербайджанцем, и они живут в Баку, она общается с двоюродными братьями… Я не помню, что она говорила, но в общем тема была о том, что они все-таки уникальные, вот примерно это проскальзывало. Не, мы свернули эту тему, не зашли настолько, чтобы остались негативные какие-то эти, нет, я увел, и ей надо тоже отдать должное, она не продолжила, почувствовав, что дальше будет хрень какая-нибудь…

Поэтому мы рассматривали как бы на крайняк каждый из вариантов, вот, в общем любой из вариантов… Я Наде говорил, что, слушай, я вообще успокаивал, что никто ее сына не возьмет, будут брать в первую очередь бесхозных, потому что есть юридические пути отстоять ребенка, вот, а чтобы просто ее успокоить, я говорю, слушай, если так надо будет и от семьи одного человека, я пойду…

Когда она его, наконец, уговорила, он согласился, я даже хохмил, слушай, теперь уже в России несолидно будет оставаться, столько прекрасных людей покинуло Россию, а ты сидишь тут, как лошара, ты тоже хотя бы в Азербайджан на месяц свинти. Пока он этот ПЦР делал, там все дела, он сказал, нет, я не еду… У него потому что спектакли, там все… Чуть-чуть в информационном поле затишье наступило, она чуть успокоилась… Для нее Миша — это, знаешь, ну как для любой матери, но у нее вообще, знаешь, она просто дышит им. Ona, Allah eləməsin, bir şey olsa — все, ее жизнь на этом заканчивается, стало быть, и моя, вокруг все заканчивается…

У меня двоюродный брат есть, он мне каждый раз посылает всякие ролики, какие русские пидарасы. Я говорю, Тофик, ты мне что хочешь сказать? Как будто я топлю за Путина. Я говорю, Тофик, ты что хочешь от меня? В тот раз, они только развязали войну, я иду по Садовому кольцу, и Тофик мне звонит, а там же все пеленгуется, в данный момент происходящие разговоры на ключевые слова, весь центр в бобиках, в ментах, вот эти все космонавты, я говорю, Тофик, блять сука, ты меня год не видел, тебе больше не о чем разговаривать? Ты что от меня, сука, хочешь услышать? Что ты от меня хочешь, бля? Нет, ты не понимаешь, ты не понимаешь. Я говорю, бля, Тофик, успокойся, я говорю, Тофик, ты вообще чем-то..? Не-не-не, я щас весь в войне… Ты что хочешь? Что? Что я должен сказать?

ВОСЬМАЯ РЮМКА

Я очень много лет сам вынашиваю мысль написать. Я вот читаю тебя, я понимаю, ты начинаешь повествование, повествование ни о чем, да, но ты сводишь это к чему-то, бля, я вот, окей, взялся, но куда я сведу это?.. У меня не сводится, не сводится…

Я часто, у меня прокручивается в голове, история как будто не моя, история какого-то семнадцатилетнего мальчика… Я говорю, с семнадцати лет все время с какой-то хренью, причем из всех больших жизненных проблем меня боженька выносил, всегда, бля. Практически, это самое, как помнишь это, «Судьба человека»: и в этот раз, говорит, смерть мимо прошла, да больно холодком от нее повеяло. Все время я только вот этот какой-то холодок чувствовал, не гневить бы бога, действительно, но блять всю дорогу… Ну вот это вот, my way, так сказать…

Balıq dolması, это была фантастика… Я тебе рассказывал, да? Они рыбу ловят, у них во дворах стоят бочки с пиздец соленой водой, там просто голимая соль, жижа соленая. И все, что они ни отловили, они не моют, потрошат рыбу, не моют и просто бросают в воду, без кишок, без внутренностей. Любую рыбу. Любую, все, что наловили, все туда. Это там может, понимаешь, десять лет даже храниться, не испортится, голимая соль… И когда нужно, в любой момент, да-да, они ее просто ополаскивают водой, начиняют, я не знаю, помидорами, зеленью, всяким говном, и вот заворачивают в инжирный лист… Я не помню, определенная сторона должна быть, да, по-моему, на гладкой стороне, по-моему… Они заворачивают лист, обвязывают, а как, я не видел, я как понимаю, ее на пару делают… И парится, а потом, когда к угощению подают, то есть на тарелке, но на этом листе. Просто разворачиваешь, и ты с листа ешь. Блин, это, ну это невероятно вкусно. Правда, потом часов шесть-семь умираешь просто. Они традиционно эту вещь едят с арбузом. Традиционно, ну понятно, что херачат с этим, с алкоголем, и под него можно реально просто декалитрами, до полного отравления можно, потому что алкоголь пьется, любое говно можно с этим выпить. Во рту тает, любой кусок, ты его не жуешь, ничего — все, getdi. Это что-то фантастическое, очень вкусно… А ты прикинь — там! Это вкуснее раз в десять… Отец одного из солдат привез, мы сидели, несколько человек, ели на ящиках из-под снарядов…

Я уехал. Мы сидели вот так с отцом, я так встал: yaxşı, mən getdim. Hara gedirsən? Я говорю, я уезжаю на фронт. А мамин двоюродный брат погиб тогда. И мать говорит, что ты его не остановишь. Говорит, ты его не остановишь… Я пошел, поехал на вокзал, сел на поезд и уехал… В Агдам. Агдам еще был наш… Я уже здесь договорился, куда я пойду. Там были добровольческие батальоны…

Долго, почти месяц мы просто сидели в доме одном, а потом раз один день — dur, getdik. Мы поехали в Ахмедагалы, и в Ахмедагалы мы попали в окружение. Мы приехали, заменили тех, которые там сидят, те уехали, мы остались, и под утро началась мощная атака. Ты знаешь, мне было интересно. Слава богу, я испугаться не успел. Так получилось, что это время, трое суток там были в окружении, я помню, что жрать нечего было, это самое, сухой хлеб от предыдущих остался, мы размачивали, и рюкзак конфет, карамель. Карамель с чаем, kəklikotu ilə...