LIBERA ME: продолжение истории двух войн и одной дружбы

— Я устала от военной темы. Не могу больше об этом думать, и работать над этим тоже не могу. Давай закончим на этом.

Я сижу в гостях у моего чудесного друга Майи Зечо (Maja Zećo), почти в центре Берлина, в уютной кухоньке. На календаре — 2 февраля 2023 года, второй день моего пребывания в Германии. За время, прошедшее с написания моего первого эссе о  LIBERA ME, произошло столько всего, что, казалось, хватило бы на полжизни. Работа над музыкой к спектаклю, который впоследствии был снят со сцены одного известного питерского театра — из-за доноса: в спектакле, поставленном по книге британского автора XVIII века, обнаружился «украинский след». Потеря близкого друга — сибирского ученого Дмитрия Колкера, фактически убитого ФСБ: его, находящегося на последней стадии рака, сотрудники спецслужб выволокли из больничной палаты новосибирской клиники и увезли в Лефортово, где он скончался на третий день; обвинение — госизмена, за лекцию, прочтенную в Китае за несколько лет до ареста, содержание которой та же ФСБ и одобрила. Тревожный звонок режиссера, с которым планировалась работа над спектаклем в одном театре вдали от столиц: «Рома, у нас катастрофа. Позвонили из минкультуры и сказали, что с тобой они больше не работают» — этот тот самый «черный список Минкульта», нигде полностью не публиковавшийся, но негласно существующий. Невозможность работать в России — теперь все госучреждения для меня оказались закрыты. Стипендия Гёте-института на поддержку антивоенного проекта — тогда это было еще возможно, существовала специальная программа помощи россиянам, протестовавшим против войны и репрессий. Сложное решение об отъезде из страны — в одиночку, без семьи: «Вот обоснуюсь за границей, потом вас заберу — скорее бы только...». И, конечно, всё это время — непрекращающаяся работа над  LIBERA ME, одно из немногого, что держало меня на плаву.

Почти сразу же после вторжения российских войск в Украину мы осознали, что эту тему в нашей работе обойти невозможно. Осознание это пришло в процессе сбора интервью у боснийцев, переживших подобное страшное событие задолго до начала украинской трагедии. Да, можно сказать, что причины этих двух войн — в Боснии и Украине — разные; но уже первые интервью показали, что последствия те же: озлобленность, раздор, вражда на долгие годы. Пусть уже давно не звучат выстрелы: ненависть или как минимум недоверие к тем, кто хоть как-то — паспортом, происхождением, родственными связями — ассоциируется с «другой стороной» длится и длится. «Машинка ненависти работает надежно», как сказал один из наших респондентов. Босния расхлебывает последствия работы этого механизма уже тридцать лет… Именно тогда, после 24 февраля 2022 года, у меня четко сложилось определение: прошлое Боснии — это наше настоящее; настоящее Боснии — это наше будущее. Будущее страны, где треть семей смешанные, русско-украинские; будущее страны, которой необходимо будет — да и сейчас необходимо — пройти через освобождение от предрассудков, подозрительности, ложных суждений, через преодоление стереотипов, навязанных пропагандой. И то же самое неизбежно предстоит и жителям Украины, чья земля сейчас страдает от бомб и снарядов, выпущенных с российской стороны. Взрывы и выстрелы рано или поздно стихнут, а боль останется на долгие годы. И ненависть к «тем, другим» уйдет далеко не сразу. Но преодолеть ее так или иначе необходимо. Именно об этом наш проект: ключевое слово — liberation, освобождение. Освобождение от всего, что мешает нам оставаться людьми.

Мы начали говорить об этом с украинцами — с теми, кто потерял дома, кто вынужден был покинуть родину и скитаться по миру, живя надеждой, что когда-нибудь они смогут вернуться на родную землю. Мы слушали их истории — одна больнее другой. Застенчивая юная Алёна из выжженного Мариуполя, приехавшая с младшим братом в Тихвин в попытке найти работу в Питере — потому что язык знакомый, шансов устроиться больше. Светлана из Киева, украинка с российским паспортом — война застала ее, как и многих, врасплох, ей пришлось пробиваться через все кордоны, пока не достигла Берлина. Другая киевлянка, Юля, чей путь оказался еще более долгим и сложным — с минимумом вещей и двумя котами она две недели добиралась до Барселоны. Олег, самый старший из опрошенных нами («машинка ненависти» — это его термин), покинул Одессу и нашел временное пристанище в Париже — его приютил на тот момент мало ему знакомый институтский приятель, с которым он впоследствии очень сдружился. Ещё одно интервью мы взяли у россиянки Татьяны, участницы многочисленных антипутинских акций — она после начала войны в Украине укрывала у себя пожилую украинскую пару, спасшуюся от обстрелов… Война спутала все карты — и географические, и те, на которых записаны людские судьбы.

Собрать интервью — полдела: после нужно было их расшифровать, перевести на английский (впоследствии мы предполагали перевод и на другие языки, чтобы показывать проект в разных странах), выбрать наиболее сильные эпизоды из рассказов опрошенных, затем скомпоновать весь материал, выстроить его драматургию. Всё это время мы отчаянно искали форму, в которой проект будет воплощен на сцене. И перед отъездом в Берлин я очень надеялся, что, находясь в одном городе, мы с Майей сможем выстроить весь проект более продуктивно. И вдруг:

— Я устала от военной темы. Не могу больше об этом думать, это больно. Давай закончим на этом.

Сказать, что я был шокирован, значит не сказать ничего. Как будто дом, в котором я жил много лет, рухнул на моих глазах. Майя не могла это не заметить.

— Но мы сделаем эскиз для Гёте-Института. Не волнуйся, сделаем. Хочешь, поедем вместе со мной на репетицию в театр? Там интересно.

Через пару недель я сидел в небольшом зале Театра под крышей (Theater unterm Dach) на Данцигер-штрассе и, затаив дыхание, смотрел «Сад Офелии» (Ophelias Garten) — спектакль, где Майя играла в паре с Нееле Бухольц (Neele Buchholz), актрисой с синдромом Дауна. Два часа драматичного рассказа о двух женщинах, оказавшихся в Германии начала сороковых в центре нацистской программы Т4, суть которой сводилась к эвтаназии «неполноценных». Два часа максимального напряжения, острой боли, смешанной с восхищением талантом двух актрис, с полной отдачей проживавших судьбы своих героинь. И какой же ценой такое даётся! «А почти никто не верит, сколько сил я трачу на эту роль», — рассказывала Майя после спектакля. Я абсолютно это прочувствовал: «Никаких наших репетиций в ближайшие дни — тебе надо отдохнуть». Очень скоро я увидел, что почти все театральные проекты, в которых Майя участвует в Берлине, посвящены далеко не простым темам: «Невидимая игра» — о случаях издевательств над мигрантами на внутренних границах Евросоюза. «Германия, единичный случай» — об убийстве беременной египтянки Марвы Шербини: неонацист Алекс  ударил ее два десятка раз ножом в зале суда на глазах ее мужа и сына… Подвергать риску проходить через подобное снова и снова человека, искренне переживающего внутри все трагедии, с которыми приходится сталкиваться в сценической работе, да еще и близкого, всегда готового помочь друга, представлялось совершенно невозможным. «You are very intense», — как-то сказала Майя. Нужно было заставить себя притормозить, вспомнить боснийское слово polako — медленно, спокойно, не торопясь.

Такой стиль работы над LIBERA ME почти сразу после приезда в Берлин и был избран. Мы неспешно продолжали искать форму представления нашего проекта публике, но теперь вдобавок я всё время помнил, что это представление должно быть как можно менее травматично для Майи, как для восприимчивого человека с военным прошлым. Взвешенное решение нашлось невероятно быстро и почти случайно: мы делали аудиозаписи коротких текстов, основанных на фрагментах интервью — я предложил дублировать эти фрагменты на разных языках, чтобы создать ощущение большего объема. Записали несколько дублей. И тут Майя произнесла фразу, которая оказалась ключевой для нашей дальнейшей работы:

— Да, это лучше, чем страдать на сцене.

Вот оно! Внезапно форма подачи проекта стала абсолютно ясной. Мультимедийный перформанс — что бы это ни значило. Пространственное аудио, субтитры, выполненные как видеоарт, возможно — объекты, присутствие которых ассоциировалось бы с историями, рассказанными нашими респондентами. «Спектакль без актеров» — так долгое время мы определяли жанр нашего действа. И, что еще важнее, — свет в конце тоннеля, слова, дающие надежду на сохранение человеческого, торжество гуманного в людях, которых война не смогла сломать. К счастью, буквально каждый из тех, кого мы опрашивали, в итоге говорил именно об этом.

«Огромное количество никому не видного благородства происходит в этой войне», — говорит Олег. «Я открываю телефон после бомбежки, когда восстановили связь, — вспоминает Алёна из Мариуполя, — а там масса сообщений: “Ты жива? Как у тебя дела? Я верю, что ты есть” — это было самое трогательное, я от этого рыдала...». «Я пережил войну, я пережил концлагерь, я пережил много чего — но я не отравлен ненавистью; я не могу винить ребенка только из-за того, что его отец был снайпером во время войны и убивал людей», — признается Йоха, режиссер из Мостара. «Я была полна ненависти во время войны, — делится личным опытом Ведрана из Сараево. — Я не горжусь этим. Но мне необходимо было признать это. Думаю, если ты признаешь это и работаешь над этим, то ты прогрессируешь как человек».  Москвичка Татьяна рассказывает о её длительном знакомстве с пожилой парой украинских беженцев: «Эти люди уже победили — они не ненавидят, они не глумятся, они пережили этот ужас — и это настоящая победа: остаться человеком». Пожалуй, самым поразительным оказался ответ киевлянки Юли на вопрос, что такое для неё победа Украины: «Это внутренняя победа каждого внутри себя. Нужно убить дракона внутри себя и проникнуться эмпатией, состраданием и любовью к ближнему, независимо от расы, нации и чего бы то ни было... Из тысячи один обернулся в человека — это победа, это уже невероятная победа».

Нам хотелось, чтобы эти слова, сказанные людьми, пережившими ужасы войны, были услышаны как можно более широкой аудиторией. Еще не до конца определившись с формой, мы стали активно искать поддержку для нашего проекта. Прочесывали все мыслимые немецкие фонды. Искали возможности за пределами Германии. Пытались обращаться к фестивалям разной направленности — театр, медиа-арт, кино… Долгое время ничего не срабатывало. «Ваш проект очень сильный, но вам надо набраться терпения и не прекращать искать поддержку — тема непростая, и не каждый фонд согласится в нее вкладываться», - откровенно призналась мне консультант берлинской организации Kreativ Kultur, помогающей творческим людям разобраться в непростой системе финансирования культурных проектов Германии. И вдруг — позитивный, очень заинтересованный ответ от фестиваля WARM. Сараево. Босния.

WARM – международный фестиваль антивоенной направленности с десятилетней историей, основанный одноименным фондом, цель которого — исследование мировых конфликтов современности, поддержка художественных, гуманитарных и журналистских инициатив, направленных на как можно более широкое освещение недавних и текущих войн и их последствий. Два необыкновенно энергичных человека —  создатель WARM Дамир Шаголи (Damir Šagolj) и британский журналист Эд Вуллиами (Ed Vulliamy), активно освещавший боснийскую войну в девяностые, — взялись за продвижение LIBERA ME с таким энтузиазмом, будто эта работа была их собственной. «Это должно быть главным событием фестиваля, ключевым событием», — периодически повторял Эд, признаваясь, что ждал появления проекта, который бы бы исследовал обе войны — боснийскую и украинскую — чуть ли не с начала путинского вторжения. И именно с подачи Дамира мы окончательно утвердились в мысли, что мы оба должны присутствовать на сцене — Майя со своими текстами и личной историей из ее военного детства, я — с живой игрой на фортепиано и синтезаторах. «Спектакль без актеров» превратился в мультимедийный перформанс с нашим сценическим участием.

Известие, что нас взяли на WARM, послужило невероятно вдохновляющим стимулом к наращиванию темпов работы. Мы бесконечно выверяли все детали: меняли субтитры, бегали в парк в дождь снимать короткие видео для экранной проекции, репетировали наши «живые» включения; параллельно тормошили координаторов фестиваля — нам нужен вот такой-то свет, вот такой-то звук… Наконец, встречаемся в Сараево, репетируем, превозмогая почти 40-градусную жару; благо, помогает холодная вода и юмор — вечный спутник наших встреч. Выход на площадку — 13 июля, за два часа до выступления, в последний день фестиваля: несмотря на обычную фестивальную суету, все технические средства, запрошенные нами, готовы. Соединяем провода, отстраиваем звук и видео, проходим несколько принципиально важных моментов перформанса. И вот — публика в зале, свет медленно гаснет. Поехали.