Інтонація ранньої смерті

(Моя казка зів’яне) море шершавым языком устриц лижет то что станет гравием в моем саду

(Знову) камень катится в воду камень хочет быть морем очиститься до жемчужины не становиться старым иссушенным не становиться сушей

(Ніколи) я беру камень в ладони несу на берег я построю свой дом из камня из моря

Утка выходит в утро с видом первопроходца, строит гнездо из палок и влаги нового дня.

Лети, туман, лети ножом, размазавшим утро по тонкой воде.

Плыви, палка, плыви, пока не поймает тебя гнездостроительный бизнес.

Утка-утка, скажи мне, сколько мне плыть осталось до дома?

Когда мы заливали свой кофе сливками, сахаром, медом с корицей, и искали в нем горечь – последнюю горечь утра, какие мы были беспечные. Дети.

Когда мы сидели в квартирах, выходили по одному и за хлебом, прячась от вирусов и полицейских, какие мы были домашние. Дети.

Когда мы говорили, да нафиг, и шли под ракеты, как под фейерверки, и поднимали бокалы небу, какие мы были бесстрашные. Дети.

Когда мы пришли оплакать своих, собрались всей улицей — одной из немногих улиц, какими мы были живыми Ещё.

інтонація ранньої смерті схожа на азбуку брайля
вибите око — выбитое окно — перешеек птицы утром проснутся и не смогут понять на чей подоконник сесть

улетят на юг там на юге растут яблоки апельсины и цены на перелет между входами и выходом рая

журналисты и блогеры начнут воевать о тактильных свойствах окон пока не спустятся в безопасность безоконье метро в ближайший вход-выход чувствам прекрасного

Як швидко плине Смерть твоя Выплывай

Как робот-пылесос упорно зажевывает елочную игрушку, я пытаюсь вытолкнуть из себя неудобоваримое прошлое.

Я не любила дабстеп, пока мне не сказали, что это кто-то едет домой на первом поезде, а в его голове бликует недавняя ночь.

Теперь в любой музыке, где-то за басами, я слышу память о давно неходящем метро.

Знаешь, если записать все станции в обратном порядке, мы, возможно, воскреснем.

Я начинаю: «Наступна зупинка <твой подростковый ник>».

Когда мы притворялись злом, мы шли на охоту, надеясь, что нас не увидят. Туман расслаивался по поляне: облако-воздух-облако. Мы сворачивались в туман, так что торчали лишь ноги. Думали, что тот, кто увидит ноги, не свяжет их с телом. Не свяжет наши тела со злом.

День расслаивается на долгосрочную и краткосрочную память (двадцатилетний туман, часовой дождь пятиминутный дым над горящим домом толькочтошная картинка из новостей: ноги водителя троллейбуса, не связанные с водителем троллейбуса)

и вновь поглощает себя, собираясь в одно одно: воздух туман человек троллейбус, уходящий назад втогда, где мне три года, и я первый раз еду на нем в больницу.