Текст публикуется в авторской редакции

$\hspace{50 pt}$Арифметика абсурдное псевдоисторическое полотно

На миру и смерть красна

Вячко давно проснулся, но все лежал на полатях в сонной истоме, разопрелый, тугодумный. Слышно, как тараторка Малуша что-то увлеченно чешет матери вполголоса. Натужно потянулся, свесил вспотевшую голову.

— А польто-то у ей, слышь, мам, по-городски, саком, запашное, под поясок...

— Ой-ё! Ой-ё!

— Ага, мам! И вышагиват, слышь, манером. На колодезь подошла, бабы аж ведры побросали!

— Ишь ты! Ой, че...

— А виду-то напустила! Грит: «Горынюшка мой, светик!» Слезу платком-то вытират, а сама и тем боком, и этим. Грит: «Хоть не пожил, сынок, а память по себе оставил родчим!»

— Ой, срамовка!

— Ага, слышь: «Память оставил». Могилку еще не запорошило, а она ужо в обновах гулят. Да и дядь Зырян, слышь, давеча на лавке курил, так нога на ногу, а сапоги на ём, слышь, мам, «гамбурские», с бураками. И рубаха ластиковая нарочно с-под тулупа-то торчит!

Мать только головой качала, ворочая руками тугое серое тесто. Младшие на печи, как один, вчетвером раззявили рты, внимая взрослым пересудам. Малуша на секунду примолкла, теребя передник.

— Онь чо, глянь, матя! Кулема-то наш наспался!

Вячко сдвинул брови и неторопливо полез спускаться. Мать всплеснула руками.

— Толи всянощную стоял, сына? Скока спать-то можно?

— Знам мы, чо за всянощная. У Нежанки за гумном!

— Но! Понесла, сорока! — загудел недовольный Вячко. — Лучче Сбыньке свому передай: в другой раз на задах увижу — зашибу!

Маланья выпучила глаза и набрала воздуху, чтоб разразиться длиннющей отповедью, но скрипнула дверь, и ввалился припорошенный снегом отец. Малые мигом исчезли в напечье. Батя обвел избу сумрачным взором. Дольше всего задержал взгляд на потупившемся взъерошенном Вячко.

— Сбирайся. Айда, — сказал так, будто больно ему слова через зубы проталкивать.