МЕНЯ НИ ДЛЯ КОГО НЕ СТАЛО
Как всё так вышло, где та точка А, из которой я пришел в эту точку Б? Я часто думаю об этом, лежа в молодой траве. Надо мной расстилается волынское небо, по нему плывут сероватые апрельские облака, чуть наполненные дождем. Здесь у меня есть время на это: делать в нашем лагере особо нечего.
Адвокат говорит: жди. И я жду уже четыре месяца.
Помню, мы обсуждали прочитанную где-то мысль, что три года эмиграции — это водораздел. Прожив эти три года без поездок обратно, люди уже не возвращаются. Нам до трехлетия оставалось несколько дней. Мы поссорились из-за пустяка, и ты вдруг сказала:
— Всё. Я домой.
Я сначала даже не понял, что ты имела в виду, ведь для меня нашим домом была квартира в Ереване, снятая почти три года назад, первая, единственная и очень удачная. Мы мечтали ее когда-нибудь выкупить.
— Как может быть дом там, где ты не можешь быть собой? — спросил я. — Где тебя унизят, затравят, а то и посадят, просто потому, что ты отличаешься от всех? — Леш, ну как-то же там люди живут. — Тебя с твоими зелеными волосами там не ждут! Ты ходила на все антивоенные акции и ни разу не летала обратно, даже когда умер твой отец! Как будто это сейчас не ты! — орал я. — Так и мы уже не совсем мы, ты просто не заметил.
Ты написала: прошла паспортный контроль, ничего не спросили. Больше мы не сказали друг другу ни слова.
Между нами не было никаких формальностей, только шесть совместно прожитых лет. Мы не вступали в официальный брак, не делили имущество, детей и животных.
В тот день я бродил по городу, пока не начали подкашиваться ноги. Пришел домой и лег спать. Проснулся за час до будильника, в голове застучало: мы больше не вместе. Я включил ноутбук и начал доделывать задачу, которую не успел закончить. Код плыл у меня перед глазами. Я тупил на дейлике, пришлось соврать, что заболел.
Через неделю мне объявили о сокращении. Наверное, нужно было возразить, поругаться, поспорить, пригрозить судом. Но компания была зарегистрирована где-то в Эмиратах, и я даже не представлял, что и как можно с них получить. Я просто сосчитал деньги, понял, что мне их хватит максимум на три месяца, и стал искать работу.
Первый месяц пролетел очень быстро. Я прошел десятки собеседований, но оффера так и не было. А потом и собеседований стало меньше: может, кризис в IT-индустрии, а может, просто наступило лето.
В июле я заплатил за квартиру и понял, что это мой последний месяц в ней. Нужно было перебираться куда-то подешевле и устраиваться кем угодно, хоть курьером. Я снял комнату с санузлом в доме в Чарбахе. Самокат у меня был.
Вся моя жизнь теперь состояла из разъездов, сна и бессмысленного сидения за ноутбуком в поисках работы. Один день в неделю я позволял себе отвлекаться — и обычно ходил на вечера, где писали письма политзаключенным. Мне казалось, что однажды я найду там твою фамилию. Я каждый раз боялся открывать список.
Я ведь ничего не смогу сделать, только написать тебе письмо, как всем.
Я поделился этой мыслью с одним знакомым, жена которого развелась с ним и тоже уехала в Россию.
— А что именно ты можешь? — спросил он. — Удаленно свергнуть режим и освободить ее, как сказочную принцессу? Ты же понимаешь, что всё решается на поле боя.
После я ехал на автобусе в Чарбах, копаясь в интернете, и вдруг увидел рекламу: «Иностранный легион набирает добровольцев для поддержки ВСУ…»
Телефон «подслушал» наш разговор. Обычная контекстная реклама. По ссылке переходить я не стал, но легион не выходил у меня из головы.
Я родился в государстве, которое буквально выперло меня за границу. Моя жизнь рассыпалась: от меня ушла женщина, я потерял работу, не скопил денег, не нажил собственности. В России меня ждали только чекисты и военкомат. Мать давно предпочла мне телевизор и перестала со мной общаться. Я как будто пытался восстановить хрупкую эмигрантскую жизнь, но не получалось. А может быть, я просто не сильно-то и хотел?
Через три дня я нашел сайт легиона и подал заявку через бот.
Ответ пришел через несколько дней. Меня приглашали в управление БПЛА. Я согласился.
Через полчаса мне пришли инструкции: как доехать до учебного центра, как будет проходить обучение. На сборы отводилась неделя.
Для меня начался обратный отсчет.
Моя ереванская жизнь, несколько месяцев назад потерявшая определенность и опору, вдруг показалась мне одеждой, из которой я вырос. С одной стороны, я полюбил этот щедрый, колоритный город, более трех лет назад приютивший меня. С другой — я чувствовал, что мое место не здесь.
По инструкциям я должен был в Кишиневе сесть на автобус и доехать до украинского погранпункта Мамалыга: там меня пропустят и отвезут в лагерь.
— Ты в списке, — сообщили мне. — Просто паспорт покажи.
В автобусе я спал; просыпаясь, смотрел в окно на яркий осенний пейзаж и думал: неужели через несколько часов я буду на земле, которую хочет завоевать государство, где я родился?
Это государство десятилетиями отбирало у нас достоинство, приучало терпеть и молчать, награждало лояльных — и с их помощью травило и уничтожало тех, кто не хотел шагать в ногу. Мы все это терпели, и я тоже, я не смог терпеть только тогда, когда оно позволило себе вступить на эту землю.
— Проходьте, — сказала пограничница. Мне показалось, что ее непроницаемое лицо на секунду посветлело.
В легионе я подружился с чуваком с позывным «Файв». Он поступил на несколько дней раньше меня — перешел границу в Белгородской области. Когда в его городе узнали, что он вступил в легион, его ожидаемо затравили в соцсетях, родители отреклись от него, а жена подала на развод. Возможно, последнее нас и сблизило.
Файв был нервно-жизнерадостен: ему удалось сбежать из государства, которое он считал преступным, но при этом он потерял всё. Оказалось, что все близкие люди не на его стороне, а на стороне преступного государства. Мы часто обсуждали с ним, как же так вышло.
Его готовили артиллеристом, но потом почему-то предложили штурмовой отряд, он согласился и через три недели погиб, подорвав себя гранатой. Они заходили то ли в Белгородскую, то ли в Брянскую область и попали в окружение. Кому-то удалось уйти, кто-то попал в плен. Файв решил, что не выдержит плена.
Как-то я спросил: получится у тебя стрелять по своим? Он раздраженно ответил, что в России у него нет своих.
— А бывшая жена? А родители? — не отставал я.
Файв ушел от ответа.
— Ты хоть видел, в каком состоянии люди возвращаются из их плена? — спросил он. — А если у тебя этот их поганый красный паспорт, то ты хуже всех врагов вместе взятых, ты предатель. Если выживешь, сядешь там за госизмену, в лучшем случае — за терроризм. Это долгие годы, если не пожизненное.
Я уточнил у него, верит ли он в победу и в освобождение России. Он покачал головой.
— Тогда зачем это всё? — спросил я. — Ты мог просто уехать, да хоть в Ереван, ну, работал бы на стройке, но жил бы зато на свободе, не рисковал. — А ты почему оттуда свалил? — парировал он.
Либо он был в отчаянии, либо всё-таки в глубине души верил, что у него получится что-то изменить. Иначе я не понимаю, зачем он был здесь.
Помню день первого боевого задания. Начинался декабрь, за окном здания, в котором был расположен наш пункт управления, падал мягкий, влажный снег. Казалось, вокруг предновогодняя сказка, в которой нет места войне. Будто бы мы просто сидим в неудобном офисе, работаем, завершаем дела перед праздниками и через несколько часов разойдемся по домам.
Нам нужно было корректировать удар до цели — зданию ФСБ в Брянске. Это считалось — побаловаться, как раз для новичков. Помню азарт, страх и эйфорию в конце: получилось, прямо в цель.
Скоро это стало моими буднями.
Иногда я задавал себе вопрос, что будет, если от моего дрона погибнет мирный, возможно, даже не поддерживающий войну? У меня не было ответа, но сама мысль давила.
— Кто это там мирные? В военкомате? В здании ФСБ? Они знают, что делают, — говорил себе я.
Или:
— Каждую минуту прилететь может по нам. Тут или мы, или нас.
Или:
— Вся Украина под ударами который год, а ты что, переживаешь, что Москве придется потерпеть?!
Это всё было рационально. Но покоя не давала одна мысль: что, если там — ты?
В ноябре я зашел на фейсбук и увидел, что тебя отметила некая NataNata:
— Братик наконец-то женился!!!
На фото была ты в скромном серебряном платье, самодовольный рыхлый мужик и множество незнакомых людей. Я узнал поляну в парке «Царицыно» на фото.
Раз вы гуляли на свадьбе в Царицыне, то, может, и живете где-то на юге?
Твои волосы больше не зеленые, а иссиня-черные. Вместо стрижки аккуратный маленький пучок.
Его я тоже проверил. Айтишник в крупной компании. Его фейсбук пуст с 2022-го, вероятно, по принципу «как бы чего не вышло».
Сначала меня заколотило, кровь прилила к лицу, а потом я подумал: а чего я хотел? Ты уехала туда, где определенность, скрепы, деньги. Все убеждают, что пора замуж, рожать, остепениться. Ты вернулась, жизнь в эмиграции не для тебя, так играй по правилам, даже если не нравится.
Через две недели нам поступило задание атаковать НПЗ на юго-востоке Москвы. Было страшно: а вдруг ваши криворукие собьют дроны, и прилетит в дом, где ты живешь?
Но они сбили всю партию еще в Подмосковье. На парковке в Домодедово погиб охранник. Если я не наводил на него, это всё равно я его убил? Или они?
С помощью дронов можно охотиться на людей, выбирать себе мишень и преследовать ее. Человек для наводчика — просто движущаяся точка, мы не видим его, не смотрим ему в глаза, ничего про него не знаем. Мы просто нажимаем на кнопки, выполняем задания, уходим покурить или попить чаю. Движущаяся точка мертва, истекает кровью, хрипит. Наши руки чисты, мы просто выполнили задание. Смерть стала автоматизированной.
Как-то мне приснился кошмар: под дроновой атакой был Чарбах. Спускался бархатный ереванский вечер. По улицам шли усталые после работы люди. Вдруг воздух наполнился жужжанием, стал плотным, стальным на вкус. Женщина с продуктовыми пакетами не успела даже понять, что происходит: замерла на асфальте в неестественной позе, продукты рассыпались. Мужчина пытался забежать в дом, но дверь захлопнулась быстрее, он остался висеть на ней, как насекомое в коллекции садиста. Из спины торчал обломок. Несколько дронов устремились в сторону футбольного поля, где играли дети…
— Только не это! — подумал я и проснулся. Через три минуты начиналась моя смена.
В наше здание прилетело. По счастливой случайности я курил на улице. Никуда добежать не успел, только лег и спрятался за какой-то стеной. В бедро мне вонзился осколок. Я оторвал кусок ткани и попытался перевязать себя. Получилось плохо: рана подтекала. Какое-то время я лежал и смотрел в зимнее предвечернее небо. Мне казалось, что где-то далеко решается вопрос: жить мне или нет? Ответ на него от меня не зависит, поэтому я могу просто лежать.
Меня вытащили. По пути в стабпункт я узнал, что легион понес большие потери, десятки бойцов попали в окружение. Видимо, сдал кто-то из своих. Ждали чего угодно, вплоть до расформирования легиона.
Все мои документы остались в разбомбленном здании.
Меня отправили в лагерь до выяснения, что со мной делать. Я был гражданином РФ, без документов, служившим в иностранном легионе, который участвовал в боевых действиях против армии РФ. Документы я мог восстановить только в РФ или в консульствах — а там уже могли знать подробности и ничего бы мне, преступнику, не выдали. Оставаться в Украине я не имел права, выехать тоже не мог.
Меня как бы ни для кого больше не было.
Адвокат сказал, что я имею право на международную защиту. Для этого нужно приехать в Польшу и на границе подать ходатайство, но непонятно, как я смогу это сделать без документов. Он ищет варианты, а я жду.
Ребята говорят: просто уходи ночью, граница не так далеко. Пройдешь лесами и на месте уже подашься на защиту. А там — будь что будет. Откажут — так ведь у тебя нет российских документов, не выдадут тебя.
Иногда я думаю последовать их совету. А пока лежу и смотрю в апрельское небо.