Магические практики в современной России

Осенью немецкий хутор, где находится приют, пахнет старыми досками и мокрыми псами. Скошенная в сентябре крапива гниет, а в разросшемся яблоневом саду, плавно переходящем в лес, все деревья усыпаны красными, перезревшими яблоками, ни одного листа не осталось на ветках.

Пришлось встать в воскресную рань, но я не хотела упускать возможность побегать с собаками по лесу.

Мы с Настей и Славой подошли к остановке. Пару дней назад погнутую металлическую конструкцию заменили на куб из стекла, и его поверхность уже покрывали тэги и объявления о ярмарке шуб. По дороге от дома до остановки Настины руки покраснели от холода. Я взяла их и начала растирать, но Слава сказал, что у него есть решение получше, расстегнул куртку и притянул Настю к себе. Она обняла его, а я сказала, что мне вообще-то тоже холодно и обняла их двоих, тоже засовывая руки под Славину куртку. На остановке никого не было и можно было не бояться чужих взглядов.

Мы стояли так, а я думала о том, что ноябрь — это самый худший месяц в году. Я и сейчас продолжаю так думать. В ноябре я бросала универ, ввязывалась в разрушительные отношения, разрывала здоровые, бесконечно болела гриппом, простудой и депрессией. Недавно я прочла рассказ шведского писателя Ларса Густафссона «Искусство пережить ноябрь», надеялась найти там мысли или чувства, рифмующиеся с моими. Но самым интересным в этом рассказе оказалось название. О том, что богатые мужчины тоже страдают в ноябре, я и так догадывалась.

Автобус опаздывал. Я опустила руки и подошла к краю тротуара, всматриваясь в ту сторону, откуда он должен был подъехать. Темно-синий микроавтобус обогнал несколько машин и быстро приближался к остановке. Его стекла были полностью затонированы. Я подумала, что он проедет мимо, но микроавтобус внезапно затормозил. Раздвижная дверь резко отъехала вбок, и из него выскочило несколько мужчин в темной одежде и балаклавах, в руках они держали черные дубинки. На одном были яркие красные кроссовки. Кто-то из них ударил Славу по голове, я увидела, как Слава падает. Они закинули его в микроавтобус, прямо на пол. Штанины Славиных джинсов задрались и я заметила, какие тонкие у него лодыжки. Дверь захлопнулась, мы с Настей остались вдвоем. «Звони кому угодно, быстрее», — прошептала я ей и сама начала доставать из кармана куртки телефон. Чья-то рука схватила меня за запястье. Я оглянулась и увидела высокого смуглого мужчину, подошедшего к нам сзади. Он спросил, кому я собралась звонить. Сказала, что просто решила проверить время. «Ну-ну» – ответил он и усмехнулся. Я уже не могу вспомнить его лица, но запах духов не забыла. Цитрус и бергамот. Именно его я почувствовала несколько лет назад, стоя на пешеходном переходе возле здания управления ФСБ. «О, Дарья, привет! Все еще занимаешься подрывной деятельностью?»

Его смех не изменился. Я сделала вид, что не заметила ни вопроса, ни его самого.

Мой и Настин телефоны он положил в карман брюк и, крепко держа нас за руки, отвел за офисное здание рядом с остановкой. Микроавтобус уже стоял там. Нам приказали сесть назад. Слава лежал лицом в пол под передним сиденьем, на руках наручники. Он повернул голову, под носом немного крови. Мужчины в масках ставили ноги ему на спину и смеялись. Я подумала, что красные кроссовки очень удобны при такой работе. Почему они все такие веселые? Встали в выходной день в такую рань. Я читала в гайдах «ОВД-инфо», что при столкновении с правоохранительными органами нужно попросить показать документы, но в ответ на мою просьбу один из мужчин в маске сказал, чтобы я сидела тихо. Я пыталась понять, кто именно нас задержал и за что, но в голову ничего не приходило. Мысленно повторяла раз за разом номер «ОВД-инфо», который зачем-то выучила наизусть. Телефон-то все равно отобрали. Мужчина в красных кроссовках спросил, почему я так одета, к какой субкультуре отношусь — и показал на мои «мартенсы». Я ответила, что сейчас такая мода, в любом ТЦ подобные ботинки есть. «Некогда нам по ТЦ вашим ходить, работы много, вот даже в воскресенье работаем, не отдохнешь с вами» – сказал он. Сейчас я знаю, что они любят заставать людей в самом уязвимом положении, приходят пять утра или во время деловой встречи. Настя сидела не шевелясь и смотрела в пол. Обмениваться взглядами нам запретили. Примерно через час ее вывели из микроавтобуса, посадили в машину и куда-то увезли.

Нас со Славой отвезли к нам в квартиру. Началась подготовка к обыску. В маленькой однушке одновременно находились больше десяти человек. Мне сказали сесть в комнате, Славу увели на кухню. Прежде чем пройти в комнату, я попросилась в туалет. Со мной пошла молодая девушка. Из разговоров стало понятно, что это студентка-полицейская и она понятая. Она стояла спиной ко мне и унитазу, я смотрела на ее длинные светлые волосы и думала о том, что, когда это все закончится, надо будет засунуть бритвенные лезвия во все щели в ванной. Просто на всякий случай, мало ли что. Сейчас в моей ванной спрятано около пяти лезвий и я точно помню, где лежит каждое из них.

Когда мы выходили из ванной, я услышала мат и шипение, доносящиеся из комнаты. Тор никогда не любил мужчин. Практически все знакомые парни, когда-то бывшие у нас в гостях, очень эмоционально отвечают на мои сторис и посты с рыжим котом, даже если виделись с ним последний раз десять лет назад. Зайдя в комнату, я увидела Тора, стоящего в углу и раздувшегося, как рыба-еж. Все находящиеся в комнате смотрели на туфли мужчины без маски. На одной из коричневых кожаных туфель, идеально подходящих к его костюму, была дыра средних размеров. Позже я узнала, что именно он курировал расследование дела «Сети» и, вероятно, приехал из Москвы для того, чтобы посмотреть, не получится ли и здесь раскрутить подобное дело — или найти еще одну ячейку «Сети». Выматерившись, мужчина ушел на кухню. Я села на стул. В комнате начался обыск. Тот самый смуглый мужчина принялся рыться в моем шкафу. Он доставал вещи по очереди, а четверо мужчин в балаклавах смотрели и комментировали самые интересные, на их взгляд, предметы. Девушка-понятая осталась где-то в коридоре.

Трусы с розовым леопардовым принтом (правда твои? а не маловаты?). Письмо подруги со стихами (ты лесбуха что ли? непонятно что у вас тут творится, ты же вроде с парнем тоже мутишь?).

Стек (любишь пожестче? ну извини, что мы с тобой сегодня мягко). На одной из полок лежал мой хвост, оставшийся после радикального каре, и баночка с кошачьими когтями. Мы собирали сброшенные кошками когти с тех пор, как я обнаружила на «авито» десятки объявлений о продаже кошачьих усов. «Колдуешь?» – прошептал смуглый. Я ответила, что без этого сейчас не обойтись. «И совсем никаких наркотиков? Умеете, однако, удивить».

Обложка на паспорт с портретом Путина вызывала недоумение у всех оперативников. Такая обложка казалась мне постироничной, а сейчас я вспоминаю о татуировках узников ГУЛАГа. Многие из них накалывали себе на груди портреты Сталина и Ленина, чтобы избежать казни — палачи трусили стрелять в изображения вождей, и заключенные оставались жить.

Спустя семь часов нас со Славой посадили в машину и отвезли в управление ФСБ. Оно находится в здании из красного кирпича — в стиле «неоренессанс». Раньше здесь был штаб Гестапо, а потом штабы НКВД и КГБ. Нас со Славой рассадили по разным кабинетам, я успела мельком увидеть Настю в коридоре. Так мы просидели в этом здании до вечера следующего дня. За всё это время нам не давали еду, спать тоже не давали, мы могли немного подремать только сидя в креслах. В середине ночи предложили воду. И морковные палочки из «Мака». Есть не хотелось, голова раскалывалась и тошнило. Во рту собиралась кислая слюна, ее приходилось постоянно сглатывать. Я помню, как практически так же ничего не ела в детстве по несколько дней подряд, когда мама болела и не могла встать с кровати. Это всегда вызывало мигрени. Больше всего я боялась, что от стресса сведет живот. В фсбшной уборной не было туалетной бумаги.

Люди, разговаривающие со мной, постоянно менялись. В мемуарной литературе о ГУЛАГе я часто встречала упоминания подобных многочасовых допросов с постоянной сменой сотрудников. Один из мужчин спросил, почему я такая спокойная, неужели насмотрелась сериалов. Я ответила, что действительно люблю детективные сериалы. «Там обычно все неправда», — отрезал он. Я спросила, где, по его мнению, правда — и он посоветовал пересмотреть «Улицу разбитых фонарей».

Начальник операции, приехавший из Москвы, тоже приходил со мной поболтать, в основном предлагал найти «нормального жениха» среди «своих», устроить на хорошую работу, если расскажу что-то интересное. Позже, пообщавшись с девушками осужденных по политическим статьям, я узнала, что это стало стандартной тактикой. Новые приемы для нового поколения.

По разговорам, услышанным от сотрудников ФСБ, я поняла, что Славе вменяют публикацию статьи о Жлобицком. Несколько дней назад 17-летний анархист взорвал самодельную бомбу в здании ФСБ в Архангельске. Он погиб, трое сотрудников ФСБ были ранены. Слава был одним из администраторов небольшого телеграм-канала, где вышла статья. Но я знала, что статью он не публиковал.

В какой-то момент в кабинет, где я сидела, завели Славу. Мужчина, который сидел со мной, вышел, мы остались вдвоем. Дверь в коридор была открыта, Слава наклонился ко мне и начал шепотом рассказывать, что его шантажировали, говорили, что если он не признает вину, то меня и Настю посадят вместе с ним. А еще говорили, что сотрудники могут подбросить оружие, ведь обыск в доме его родителей еще не проходил. При этом обыске могло «случайно» найтись оружие с нужными отпечатками. На нем была кофта с длинными рукавами, которые он постоянно одергивал, под глазами темные впадины. Я поняла, что словами фсбшники не ограничились. Слава сказал, что мне нужно дать свидетельские показания против него. Я самонадеянно ответила, что никогда так не поступлю.

Привели Настю. Лицо у нее было мокрое, нос распух. Она плакала и говорила, что ей страшно и она хочет скорее уйти. Я поняла, что, когда выйду отсюда, придется заботиться не только о Славе, но и о Насте, потому что ее психическое состояние было ужасным. Так и получилось. Спустя месяц после задержания Настя сказала мне, что слышит голоса и боится что-то сделать с собой. В тот же день я нашла хорошую клинику в Москве, договорилась о стационаре и купила нам билеты на самолет. Когда я увидела Настино состояние, чувство одиночества от того, что я осталась один на один с государственной системой, захватило меня полностью. Страх сжимал горло, я видела пресловутые жернова, представляла, как эти каменные диски превратят меня в комок перетертой плоти, где не останется ни одной целой кости. Я сказала, что все подпишу.

Славу первого отвели к следователю, а нас усадили в коридоре возле кабинета. Спустя полчаса следователь, ничего не сказав, куда-то ушел. Через пять минут он вернулся с бутылкой воды и пачкой сигарет, наклонился ко мне и сказал, что отказывается от дела. «Одно дело — чурок всяких сажать по сшитым делам за терроризм, а другое дело вы, местные ребята, ровесники мои». Сигареты и воду он отдал нам. Через несколько часов приехал новый следователь, который согласился заняться нами. Это было первое и последнее его дело. Теперь он работает адвокатом по уголовным делам.